«Прощай, оружие!», Эрнест Хемингуэй
С годами хочется читать всё меньше новых книг, и всё больше — перечитывать любимые. Одна из таких книг Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие!». Я читал её раз пять-шесть, сколько точно, не помню. Читал и в переводе и в оригинале.
Для меня это книга-манифест против бессмысленности войны и насилия. Это книга о том, что даже в самые тёмные времена человек ищет любви, понимания, заботы и ласки; что даже в самые мрачные моменты, человек не перестаёт бороться за жизнь и надеяться.
В этом посте я собрал три самых сильных, на мой взгляд, эпизода из книги.
Про патриотизм
— Я патриот, — сказал Джино. — Но не могу я любить Бриндизи или Таранто.
— А Баинзинду вы любите? — спросил я.
— Это священная земля, — сказал он. — Но я хотел бы, чтобы она родила больше картофеля. Вы знаете, когда мы попали сюда, мы нашли поля картофеля, засаженные австрийцами.
— Что, здесь действительно так плохо с продовольствием? — спросил я.
— Я лично ни разу не наелся досыта, но у меня основательный аппетит, а голодать все-таки не приходилось. Офицерские обеды неважные. На передовых позициях кормят прилично, а вот на линии поддержки хуже. Что-то где-то не в порядке. Продовольствия должно быть достаточно.
— Спекулянты распродают его на сторону.
— Да, батальонам на передовых позициях дают все, что можно, а тем, кто поближе к тылу, приходится туго. Уже съели всю австрийскую картошку и все каштаны из окрестных рощ. Нужно бы кормить получше. У нас у всех основательный аппетит. Я уверен, что продовольствия достаточно. Очень скверно, когда солдатам не хватает продовольствия. Вы замечали, как это влияет на образ мыслей?
— Да, — сказал я. — Это не принесет победы, но может принести поражение.
— Не будем говорить о поражении. Довольно и так разговоров о поражении. Не может быть, чтобы все, что совершилось этим летом, совершилось понапрасну.
Я промолчал. Меня всегда приводят в смущение слова «священный», «славный», «жертва» и выражение «совершилось». Мы слышали их иногда, стоя под дождем, на таком расстоянии, что только отдельные выкрики долетали до нас, и читали их на плакатах, которые расклейщики, бывало, нашлепывали поверх других плакатов; но ничего священного я не видел, и то, что считалось славным, не заслуживало славы, и жертвы очень напоминали чикагские бойни, только мясо здесь просто зарывали в землю.
Было много таких слов, которые уже противно было слушать, и в конце концов только названия мест сохранили достоинство. Некоторые номера тоже сохранили его, и некоторые даты, и только их и названия мест можно было еще произносить с каким-то значением. Абстрактные слова, такие, как «слава», «подвиг», «доблесть» или «святыня», были непристойны рядом с конкретными названиями деревень, номерами дорог, названиями рек, номерами полков и датами. Джино был патриот, поэтому иногда то, что он говорил, разобщало нас, но он был добрый малый, и я понимал его патриотизм. Он с ним родился.
Было много таких слов, которые уже противно было слушать, и в конце концов только названия мест сохранили достоинство.
Сильнее на изломе
Ночь в отеле, в нашей комнате, где за дверью длинный пустой коридор и наши башмаки у двери, и толстый ковер на полу комнаты, и дождь за окном, а в комнате светло, и радостно, и уютно, а потом темнота, и радость тонких простынь и удобной постели, и чувство, что ты вернулся, домой, что ты не один, и ночью, когда проснешься, другой по-прежнему здесь и не исчез никуда, — все остальное больше не существовало. Утомившись, мы засыпали, и когда просыпались, то просыпались оба, и одиночества не возникало.
Порой мужчине хочется побыть одному и женщине тоже хочется побыть одной, и каждому обидно чувствовать это в другом, если они любят друг друга. Но у нас этого никогда не случалось. Мы умели чувствовать, что мы одни, когда были вместе, одни среди всех остальных. Так со мной было в первый раз. Я знал многих женщин, но всегда оставался одиноким, бывая с ними, а это — худшее одиночество. Но тут мы никогда не ощущали одиночества и никогда не ощущали страха, когда были вместе.
Я знаю, что ночью не то же, что днем, что все по-другому, что днем нельзя объяснить ночное, потому что оно тогда не существует, и если человек уже почувствовал себя одиноким, то ночью одиночество особенно страшно. Но с Кэтрин ночь почти ничем не отличалась от дня, разве что ночью было еще лучше.
Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает. Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки.
Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе.
Про дезертирство
— А тебя не арестуют, если встретят не в военной форме?
— Меня, вероятно, расстреляют.
— Тогда мы не должны здесь оставаться. Мы уедем за границу.
— Я уже об этом подумывал.
— Мы уедем. Милый, ты не должен рисковать зря. Скажи мне, как ты попал из Местре в Милан?
— Я приехал поездом. Я тогда еще был в военной форме.
— А это не было опасно?
— Не очень. У меня был старый литер. В Местре я исправил на лези число.
— Милый, тебя тут каждую минуту могут арестовать. Я не хочу. Как можно делать такие глупости. Что будет с нами, если тебя заберут?
— Не будем думать об этом. Я устал думать об этою.
— Что ты сделаешь, если придут тебя арестовать?
— Буду стрелять.
— Вот видишь, какой ты глупый. Я тебя не выпущу из отеля, пока мы не уедем отсюда.
— Куда нам ехать?
— Пожалуйста, не будь таким, милый. Поедем туда, куда ты захочешь. Но только придумай такое место, чтоб можно было ехать сейчас же.
— В том конце озера — Швейцария, можно поехать туда.
— Вот и чудесно.
Снова собрались тучи, и озеро потемнело.
— Если б не нужно было всегда жить преступником, — сказал я.
— Милый, не будь таким. Давно ли ты живешь преступником? И мы не будем жить преступниками. У нас будет чудесная жизнь.
— Я чувствую себя преступником. Я дезертировал из армии.
— Милый, ну пожалуйста, будь благоразумен. Ты вовсе не дезертировал из армии. Это ведь только итальянская армия.
Я засмеялся.
— Ты умница. Полежим еще немного. Когда я в постели, все замечательно.
Ты вовсе не дезертировал из армии. Это ведь только итальянская армия.
